Содержание: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100

Те успехи, которых добились древнерусские мастера в разрешении задач, стоящих перед православной иконописью, безусловно, рождались в напряженном духовном труде, в глубоком проникновении в христианское слово - и в тексты Священного Писания, и в то слово, что звучит во время церковной службы. Питала художников та общая высота приобщения к христианским началам, которую знала средневековая Русь, давшая миру столь много знаменитых подвижников.
Чем дальше идет открытие иконы, чем больше произведений иконописи открывается из-под слоев записей и потемневшей олифы, а главное - чем свободнее могут их видеть и думать о них наши современники, тем яснее становится, что смысл икон всегда был в служении истине - той евангельской истине, которая выше всего стояла для создателей и которая сейчас так нужна и интересна нам. В наше время наиболее глубокие ученые, знатоки иконы, выработали термин, позволяющий обозначить иконопись по этому важнейшему и основополагающему для нее принципу-«евангельский реализм». Понимание иконы постепенно становится достоянием все более широкого круга людей, и под его влиянием, под влиянием серьезного личного обращения к иконописи, рушатся те далекие от правды и смысла представления, которые насаждались о ней в нашей стране. Естественно, ни у кого сейчас не может вызвать никакого сочувствия и интереса основанное на грубом атеизме представление о том, что иконопись вместе с религией отжила свой век и должна быть сдана в архив истории. Несостоятельным оказывается и более снисходительное отношение к иконе, считающее ее искусством ярким, декоративным, но примитивным, сродни искусству диких, первобытных народов. Рассеивается и другое, несколько более изощренное представление об иконе, которое особо широкое хождение получило у нас в последние десятилетия. Оно состоит в том, что икона - искусство прекрасное, совершенное по своим художественным качествам, но качества эти существуют в лучшем случае независимо от религии, а вернее- вопреки ей. Эти идеи развивались иногда искренне, иногда конъюнктурно, из желания спасти древнерусскую живопись от антирелигиозных нападок. Но в любом случае приносили они большой вред. Создавались вполне серьезные научные сочинения, где колорит и композиция, линия и пространство в живописи анализировались вне связи с ее духовным содержанием. Упоминание о содержании иконы, даже простой пересказ евангельских сюжетов, считалось абсолютно ненужным в популярной литературе о древнерусской живописи. И все те, кто посещал музеи, ездил по нашим старым городам, безусловно, сталкивались с экскурсоводами, сообщавшими о древних памятниках живописи все что угодно, кроме их сюжета. Более того, в произведениях художественной литературы и фильмах о древнерусских иконописцах - а их становилось все больше, ведь интерес к иконописи нарастал - создавались образы иконописцев, отрицающих церковное начало, не опирающихся на древние художественные каноны, а всеми силами стремящихся побороть и разрушить их. Правда, исключения из этого правила были: на исходе 70-х годов XX века стали создаваться и подлинно художественные произведения о русских иконописцах - но их немного, и они тем более драгоценны. Представление об иконописце как о художнике-бунтаре тесно слито с другим заблуждением относительно иконописи, которое распространено было как раз в образованной части нашего общества и которое рассеивается, отступает медленнее всего. Оно заключается в уподоблении иконы искусству XX века, его разнообразным течениям, которые обычно определяют широким термином «модернизм». Представление это возникло почти одновременно с открытием иконы, и возникло оно не случайно. К концу XIX - началу XX века к упадку начала клониться европейская реалистическая живопись, ставящая своей задачей воспроизводить конкретный, видимый мир. И для этого были жестокие, даже трагические причины. Много яркого, живого ушло к этому времени из мира, где торжествовала проза жизни, все стремительнее сокращалась связь с живой природой, начиналась эра господства машин.

Скуднел, скучнел мир, и скучнела, серела изображающая его живопись, ей все труднее становилось открывать в этом мире одухотворяющее его живое начало. Реализм этой живописи превращался в натурализм, в простое воспроизведение мертвых форм и предметов, из нее постепенно уходило то, что прежде всего влечет к живописи,- яркость красок, выразительность рисунка, совершенство композиций. И стремясь противостоять всему этому, художники новых направлений считали нужным в своих воспроизведениях деформировать этот скучный мир, форму предметов, окружающее их пространство, менять видимые качества цвета. При этом мастера нового искусства, порывая со старой художественной традицией, считали необходимым отказаться от всего, наработанного ею, разрушить сложившиеся в ней установления, сокрушить выработанные в ней каноны. И при открытии иконописи у некоторых представителей художественного мира возникло ощущение, что она, так отличаясь в своих формах, в своих пропорциях, ракурсах, в своем пространстве, в своем цвете от обычного видимого мира, схожа с тем, к чему стремится искусство художников XX века. Произошла роковая путаница - путаница искусства, где мастера благоговейно постигали первообраз, открывали то преображение, которое творит в мире осенившая его божественная благодать, с искусством, где этот мир деформируется по желанию и прихоти собственной, субъективной, творческой воли художника.
Был поставлен знак равенства между художниками, в своем творчестве опиравшимися на традицию, канон, и в этом обретавшими мастерство и художественную свободу, и художниками, отрицавшими всякую традицию, считавшими необходимым отказ от канонов, их разрушение.   Продолжение »