Содержание: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85

Эти слова нельзя назвать иначе как чудесным прозрением в художественно-философское восприятие Рублева. И думается, что «неразрывное единство» материи и духа, создающее «светлую, воздушную, живую плоть», находит наиболее органическое объяснение именно с позиций претворения мастером основных принципов исихастской доктрины. Человек преодолевает коренную противоположность между материальным и духовным через восприятие божественной энергии, в результате чего, будучи во плоти, может «обожиться не только душой, умом, но и телом стать богом по благодати и постичь весь мир изнутри - как единство, а не как множественность, ибо только благодаря этой энергии един столь дробный и множественный в своих формах земной мир». Наиболее ярким примером проявления действия божественной энергии был акт Преображения Христа. Естественно, что при этом вставал вопрос и о характере ее восприятия. Однако специфика византийских споров, в которых сторонникам мистического учения приходилось отстаивать самый постулат о сущности энергии, заставляла сосредоточить наибольшее внимание на одной стороне проблемы, что нашло отражение и в художественных произведениях.
«Русская рецензия» на исихазм, которую дает Рублев в иконе Благовещенского собора, для этого времени может считаться единственной в своем роде по оригинальности и глубине проникновения в суть учения исихастов.
Свет, нисходящий на апостолов, по своему существу есть нечто радостное, просветляющее и возвышающее человека духовно и телесно. Поэтому испуг учеников Христа во время Преображения есть следствие человеческой слабости, а не природы божества. Следовательно, это момент преходящий, который не нужно акцентировать. Сущность события - в чудесном действии божественной благодати, животворящей мир. Так, возможно, рассуждал Рублев, создавая радостное, взволнованное произведение - подлинный «праздник».
Фаворское сияние в трактовке Рублева как бы принизывает все окружающее, рефлексируя на лещадках горок, не оставляя места для тени. Интересно, что Рублев не изображает черных впадин пещер, которые на переяславской иконе способствуют более осязаемому восприятию светового потока и вместе с тем сосредотачивают внимание на чисто внешнем моменте.
Свет, исходящий от Христа, понимается Рублевым именно как благодать, как энергия, которая животворит весь мир. А потому нет ни акцентированного светового потока, ни лучей, нет нужды в подчеркнутой экспрессии жестов. Никто из апостолов не прикрывает глаз рукой, ибо сияние не ослепляет, оно как бы уже внутри них. Опрокинувшийся навзничь Иаков взирает на преобразившегося Христа.
Философия гармонии, которую исповедует Рублев, одним из своих существеннейших компонентов имеет иной взгляд на природу божества, чем тот, что был присущ и византийцам, и большинству его соотечественников. Гармония невозможна при акцентировании контрастов, при подчеркивании расстояния между богом и человеком.
И пафос рублевской иконы - пафос не противоположности, а соразмерности, близости божества. Это проявляется и в принципах композиционного построения, и в колористическом единстве, и в соотношении фигур божества и пророков, и, наконец, в самом образе Христа, благостного, тихого и кроткого. Здесь уместно вспомнить, что на евангелии Спаса в иконостасных композициях впервые именно в кругу Рублева появляется текст: «Придите ко мне все труждающиеся и обремененные, и я успокою вас. Возьмите иго мое на себя, и научитесь от меня: ибо я кроток и смирен сердцем; и обрящете покой душам вашим. Ибо иго мое благо, и бремя мое легко» (Матф., II, 28-30).
Такого Христа Византия не знала. Это было порождение русского национального сознания. Полагаем, что здесь кроется одна из причин того, почему на русской почве философия исихастов дала такие художественные всходы, которых ей не суждено было взрастить у себя на родине.
Анализ художественных и философских особенностей рублевского «Преображения» в деталях довольно труден, ибо новое просматривается здесь через вуаль традиционной иконографической схемы. В этом отношении, пожалуй, самой оригинальной из всех композиций Рублева является та, что воплощена на иконе, следующей в тябле благовещенского иконостаса за «Преображением» - «Воскрешение Лазаря». Непостижимым образом эта икона по существу почти выпала из поля зрения исследователей. Речь, разумеется, идет не о разборе ее художественных достоинств. Дело в том, что осталась незамеченной ее исключительная иконографическая оригинальность. Большинство исследователей вообще проходят мимо этого вопроса.
В.Н.Лазарев ограничивает оценку иконы указанием на то, что все основные элементы ее композиции восходят к византийским источникам. Еще более определенно высказалась Ю.А.Лебедева в связи с анализом аналогичной иконы Троицкого собора. «Иконографическая схема того и другого «Воскрешения Лазаря»- пишет она - не представляет ничего нового и неожиданного ни в деталях, ни в построении целого».   Продолжение »