Содержание: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85

Проблема «Феофан Грек и исихазм» в советской историографии была исследована В.Н.Лазаревым в работах, посвященных новгородско-московской живописи, и непосредственно великому византийцу. «Феофан, родившийся в 30-х годах XIV столетия, вступил в полосу сознательной жизни в самый разгар исихастских споров, - пишет В.Н.Лазарев. Он, несомненно, слышал разговоры о природе Фаворского света, о божественных энергиях, о сообщимости божества человеку, об «умной» молитве. Возможно, что он даже принимал участие в этих дискуссиях... Но каково было прямое отношение Феофана к исихазму, это нам остается неизвестным. Одно можно утверждать с уверенностью - он не мог остаться не затронутым крупнейшим идейным движением его времени. Суровость феофановских образов, их особая одухотворенность, их порой преувеличенная экстатичность - все это связано с исихазмом, все это вытекает из существа исихастского учения».
Действительно, вне исихазма невозможно понять характерные черты художественного видения Феофана.
Его святые как бы постоянно ощущают рядом присутствие божества. Резкие световые блики, которыми художник лепит форму, «далеко не всегда кладутся Феофаном на выпуклые, выступающие части. Нередко мы находим их на наиболее затененных частях лица и рук (например, на кончиках пальцев, хотя руки обращены к зрителю своей тыльной стороной). Поэтому их и нельзя сравнивать с тречентистской светотеневой моделировкой, в которой распределение света и тени подчинено эмпирической закономерности. Феофановский блик - это средство для достижения нужного - эмоционального оттенка, это тонко продуманный прием для усиления экспрессии образа». Ложась на затененные участки тела, световые блики дематериализуют его, превращают в «феномен», как бы освещают святого «нетварным», божественным светом, тем самым, что осиял апостолов на Фаворе.
В известном «Преображении» из Переяславля-Залесского, несомненно, не феофановой кисти, но, также несомненно, принадлежащем его мастерской и выражающем философские представления греческого изографа, получает отражение и знаменитая тема Фаворского света. Все силы своего разума и все свое мастерство иконописец сосредоточил на выявлении неземной природы этого света. Его ослепительные лучи стальным блеском отливают на цветных гиматиях пророков, тремя стремительными холодными лезвиями вонзаются в фигуры ударившихся о «перстную землю» апостолов, словно пригвождая их. Желая достигнуть зрительного эффекта, художник уподобляет впечатление от Фаворского света тому, какое бывает при вспышке молнии. Мгновенное фантастически мощное сияние, заливая все вокруг, резко усиливает контрасты света и тени, очертания фигур и предметов. Среди бликующей поверхности лещадок еще более черными кажутся провалы пещер, причудливы темные контуры деревьев над ними. Все как-то неестественно, неправдоподобно отчетливо и грозно.
Сверхъестественность силы света, излучаемого сыном божьим, мастер стремится решить переходом белого цвета сияния, окружающего Христа, в холодное синее свечение. Подобный цветовой эффект бывает при особенно мощном грозовом разряде. Как будто этот свет призван ослепить не только учеников Иисуса, но и самого созерцающего. Пожалуй, трудно найти другую икону, где бы исихастская трактовка темы Фаворского света была воплощена с таким художественным темпераментом.
Однако, как уже отметил В.Н.Лазарев, далеко не все в творчестве Феофана (и его учеников) укладывается в рамки исихастской доктрины. На всех произведениях великого византийца лежит печать известного дуализма, который он не мог преодолеть. Теория исихазма со своим учением о доступности человеку божественных энергий стремилась преодолеть пропасть между чувственным и сверхчувственным миром, привести человека к соединению с богом, к истине, познание которой в результате «умной молитвы» позволит ему достигнуть полного душевного равновесия, пребывания в «мысленном раю».
Нужно ли говорить, как чужды подобные ощущения Феофану! Вылепленные его кистью святые очень часто предстают зрителю в состоянии титанического душевного напряжения. Как будто чувствуя рядом присутствие божественной благодати, они в неистовом порыве стремятся отрясти с себя грехи, свойственные человеческой природе, полностью «распяться» этому тленному миру, чтобы приобщиться божеству. Здесь налицо глубокая психологическая драма, мучительный разлад между телом и духом, победа духовного начала еще не достигнута или добыта очень дорогой ценой. В прямой связи с этим находится понимание Феофаном отношения «горнего» и «дольнего», расстояния между богом и человеком. Кто хоть раз был в церкви Спаса на «Ильине улице», взглянул снизу вверх, на купол, на Пантократора, тот не будет спрашивать, что такое Вседержитель, по Феофану. Можно вспомнить и мрачный, настороженный взгляд «Спаса в силах» из Благовещенского иконостаса. А упомянутое переяславское «Преображение» не менее ярко подчеркивает характер взаимоотношений бога и человека через сопоставление их образов в сюжетной композиции. Слишком велик контраст между потрясенными, перепуганными апостолами и величаво спокойным, блистающим в славе Вседержителем. Не менее показательно и то, что беседующие с Христом пророки изображены мастером на угловых горках таким образом, чтобы их фигуры не касались голубой мандорлы Христа. Нельзя сильнее подчеркнуть бесконечность расстояния, разделяющего бога и человека.   Продолжение »