Ангелы Рублева не укладываются в повествование: им нет места ни в Евангелии новозаветном, ни в старозаветном Писании, и раз они явлены в единое "безвременное мгновение" и вместе с тем влияют на нас непосредственно от души к душе, значит, их воздействие можно назвать лирическим. В картине нет ремесла, каждое малейшее пространство в ней овеяно творческим духом, неожиданным и в то же время убедительным, как сам образ трех ангелов. Небольшие проталинки под воскрылиями светятся вдруг нежно-голубым отрывом облака. Как? Почему? Откуда эта скромнейшая голубизна? - Тихая тайна творчества эти следы звездных сфер на крылах ангельских, тайна, сливающая золото с лазурью.
Наконец, мы легко открываем некоторое несовершенство в его мастерстве, которое так же несет на себе печать личности художника, как известные ошибки в стихотворном размере, встречающиеся у всех великих поэтов и придающие их песням самобытный характер. Первый ангел не вписался в поле иконной доски, и Рублев должен был утончить его тело, срезать несколько его руку. С каким, вероятно, сомнением покачивал своей курчавой головой греческий мастер, заметив эту ошибку, младенческую для иконописца; с подобным же недоумением смотрел он, вероятно, и на срывающиеся линии Рублева, колеблющие традиционную бесконечность и точность византийского очерка. Мы же глубоко благодарны Рублеву за то, что он не поправил этих "ошибок", как и некоторых других, легко заметных при значительной величине его произведения. Этим он дал нам возможность уловить трепет своего творческого нетерпения...
Ангелы Рублева лишены драгоценных камней и металлов византийцев, но обогащены, может быть, более великолепным цветовым сиянием. Он сбросил с их плеч тяжелые облачения и облек их в невесомую ткань, сотканную из цветовых лучей... Ритмическое волнение золото-оранжевых крыл, преклонение голов ангельских - вот что создает ему славу, вот источник лиризма, который мы уже отметили в Троице и которого лишено было иерархическое искусство Византии. Когда Рублев писал крылья своих ангелов, эти крылья не были для него только знаком, определившим иерархическое место их носителей среди других насельников рая, нет,- это золотистые волны, колебание которых связывает три одинокие ноты темных ликов в один аккорд, трех ангелов в Троицу единую и художественно нераздельную; с другой стороны, ритмический подъем и опускание их вызывают в картине то "дыхание небес", ту особенную жизнь, которая находит отзвук в душе созерцающего и еще раз подтверждает мнение, что подобное "бездумное", мистическое проникновение доступно не только одной музыке, но и линейному очерку и красочному сочетанию. В этой ритмике Рублев отказывается от византийского искусства. Не то, чтобы ритм не был свойственен произведениям последнего, но характер византийского ритма был иной: биение его ритмического пульса вызывает представление о церковной процессии, о церковном марше, если дозволено так выразиться, у Рублева - это пастушеский рожок, звучащий издалека, нежный напев струи, падающей на дно мраморного водоема.
Первыми из самобытных достижений древнерусского искусства были изысканность и совершенство ритма, и Рублев достиг в нем непередаваемого и неповторяемого, "своего" совершенства. Ритм линий, которыми он описал крылья, головы и тела своих ангелов, это целая божественная поэма. И поэма, которая могла быть написана только краской. Ни в какой момент своих стилистических метаморфоз искусство Ромейской империи не было способно создать такого волнения своей "каменной живописью", не было способно разрешить этой величайшей из задач изобразительных искусств. Рублев, при всей кажущейся "скудости" своей композиции, смог вызвать в нас глубокие и неведомые, "внеразумные" переживания, так как верил в композиционную драму, составляющую дух и основу всякого великого произведения искусства. Византийские же художники XIV и особенно XV века, как показывают фрески Панта-нассы в Мистре, готовы были отказаться от композиционной мудрости, добытой их же собственными предшественниками. Византийские мастера эпохи Палеологов, обрадованные свержением мозаической неподвижности, внесли преувеличенную живость в свои композиции, порывистость, иной раз даже как бы предваряющие наступление стиля барокко, но при этом совершили крупную ошибку: им показалось, что недостаточно волнения линии и цвета, чтобы передать это движение, они стали искать помощи у окружающей действительности. Стремительно поднятые руки, закинутые головы, изломанные тела, резкие пятна цвета, иллюзионизм, никогда не покидавший византийского искусства, поколебали композиционную мудрость и меру прежнего времени...
Если византийские мастера к XV веку перестали доверять чисто художественным законам, то русское искусство, а тем более Рублев никогда не нарушали их и, наоборот, всю силу своего творчества, все свое вдохновение направляли на наичистейшую их кристаллизацию. Действительно, Троица почти лишена всякой житейской печати: как мало жестикуляции у ее ангелов, как бесхарактерны их лица, и тем не менее редкая картина обладает такой волнующей, определенной выразительностью. Казалось бы, чтобы передать столь тонкое, почти неуловимое настроение кроткого, умиляющего укора, должно было долго выискивать подходящую "натуру", надлежащий жест и надлежащую тему, а между тем Рублев достиг этого только отвлеченным началом своего ритма.
Ритм - это всеобразующее начало в Троице. Никакая геометрическая фигура не может точно выразить, как это часто бывает в других великих произведениях, схему ее композиции - механику ее внутренних, чисто художественных сил.
Продолжение этой статьи »

Список статей о "Троице" Рублева: