Имя Георгия Сергеевича Дунаева (1936-1978) известно по его книге о Боттичелли. Но художественная культура итальянского Возрождения была только одной из научных тем Г.С.Дунаева. Равным образом он интересовался русскими иконами, философией, музыкой, проблемой синтеза искусств. Он пробовал и собственные творческие силы, создавая странные, не многих привлекающие картины. На вечере 26 апреля 1979 года в Москве, которым отмечалась память Г.С.Дунаева, его учитель, известный философ и историк античности А.Ф.Лосев, верно заметил, что у Георгия Сергеевича в высокой степени было развито чувство духовного постижения окружающего нас мира. Но "тоска от слишком ограниченных человеческих возможностей", ставящих неодолимую преграду на путях уяснения истины, была источником его постоянных мучительных исканий.
Читая статьи Г.С.Дунаева, нельзя не заметить, что все они являются как бы тезисами более значительных суждений. Несколько кратких, не всегда логически связанных фраз, определяющих художественное произведение, со временем могли бы развиться в обширные самостоятельные исследования. Это тем более очевидно, что Г.С.Дунаев нередко обращался к таким сторонам художественного творчества, которые не замечались или только назывались его предшественниками. Перечень художников, которыми увлекался Г.С.Дунаев, невелик, но он ярко показывает, в каком направлении работала его мысль. Как правило, это мастера, стремившиеся красками и самой манерой письма выразить невыразимое, но тем не менее существующее и существенное в жизни человека. В одной из последних печатных статей Г.С.Дунаева "Пластическая музыка и традиции синтеза искусства" - эта "непереводимая образность" настоящего художественного произведения формулируется им как не словесная, а музыкальная тема. Совсем не случайно он изучал таких неуловимых словами художников, как Феофан Грек, Андрей Рублев, Боттичелли, Эль Греко. Ему было ясно, что подлинное содержание творчества этих великих мастеров ускользает от нас, что оно подобно музыке и обращено не столько к разуму, сколько к чувству зрителя.
В архиве Г.С.Дунаева имеются две неизданные статьи о выдающихся произведениях иконописи: о "Богоматери Донской" Феофана Грека и о "Троице" Андрея Рублева. Ранее опубликованная им статья "Символический язык Троицы Рублева" (1972) представляет не что иное как выдержки из упомянутого рукописного исследования, где с той или иной степенью полноты изучены семантика и архитектоника иконы, формальные средства выражения, цвет и свет, духовная среда, в которой возникла "Троица". Рукопись помечена 1968 годом, но четыре года спустя, перед тем как опубликовать отрывки из этого сочинения в журнале "Декоративное искусство", Г.С.Дунаев заново пересмотрел текст, исправляя шероховатости стиля и уточняя прежние наблюдения. Тогда же он снял и подзаголовок статьи - "Опыт структурного анализа", как неотвечающий ее содержанию в целом.
В антологии печатается раздел статьи Г.С.Дунаева о "Троице" под названием "Интонация" (по рукописи 1968 года, с незначительными стилистическими поправками).

"При мысли об ангелах и их соотнесенности с другими образами возникает вопрос об интонации. "Ангеличность", несомненно, есть главный напев Рублева, его интонация. Но как ее формулировать? Видимо, только исторически, в связи со становлением образа ангела. Древний поэт был одновременно и певец и композитор. Слово не мыслилось вне музыки. И это относится не только к Гомеру, но и к церковной поэзии, которая поется или особым образом читается (речитатив псалмов). Тогда художник создавал образы предельно обобщенные, идеальные. Он жил в мире богов, как Гомер, или ангелов, как Рублев, и напев руководил его кистью. Потом боги гибнут, и приходят "герои", а с ними и классицисты - с твердым знанием законов композиции и "идеальных" пропорций. Но ангелы все же существуют, и лучшие из мастеров, такие как Мартос, слышат их рыдания, так как их место теперь на надгробиях. В связи с дальнейшей прозаизацией они воспринимаются только как реквизит искусства и уходят из жизни.
Но "ангеличность" как напев никогда не исчезала из русского искусства, где образ идеальный все же довлеет над характерным. Вспомним "идеальность" женских портретов Рокотова и Боровиковского, "ангеличность" трактовки Пушкина, данную Кипренским, да и саму поэзию "служителя муз" и Аполлона ("И шестикрылый серафим на перепутье мне явился..."). Вспомним далее Хождение по водам, Ангела и Захарию и другие лучшие работы Александра Иванова, поиски "идеального" и "отрадного" 70 - 90-х годов, Ангела с кадилом Врубеля и его Серафимов (последней работой мастера был Ангел, которого он написал уже слепым), Петроградскую Мадонну, лучшую работу Петрова-Водкина, и другие, чтобы тотчас убедиться, что ангелы Рублева не случайны, а как бы квинтэссенция всей русской живописи, а может быть и культуры, ее интонация.
Гете говорит, что есть личности, в судьбе которых предвосхищается судьба всей нации. Возможно, что для русской культуры этой личностью был Андрей Рублев - ее гений-хранитель."

Список статей о "Троице" Рублева: