В научной литературе о русском искусстве выделяется книга Б.В.Михайловского и Б.И.Пуришева "Очерки истории древнерусской монументальной живописи" (М.- Л., 1941). Она написана не историками искусства, а литературоведами, причем настоящие интересы того и другого автора мало соприкасались с художественной культурой Древней Руси: Б.В.Михайловский был специалистом по русской литературе начала XX века и, в частности, по творчеству М.Горького, а Б ИПуришев - известный специалист по литературе Германии XII--XVIII веков. По словам Б.И.Пуришева, "Очерки" появились почти случайно. Посещая в течение ряда лет старинные русские города, где сохранились расписанные фресками церкви, Б.В.Михайловский и Б.И.Пуришев заинтересовались этими слабо изученными памятниками, и получилось так, что их увлечение вышло из рамок обыкновенной любознательности и оформилось в виде книги. Сильной стороной "Очерков" является обзор русской монументальной живописи на широком фоне общеевропейской художественной культуры. Не ограничиваясь естественным обращением к Византии, стоявшей у истоков русского искусства, оба автора сближают русскую живопись XIV - XVII веков с искусством Италии, Германии, Голландии и Франции, выявляя черты сходства и различия живописи допетровской эпохи с искусством готики, Возрождения и барокко. С этой точки зрения продумана вся книга, остающаяся и по сей день уникальным опытом оценки древнерусского изобразительного искусства.
Глава "Андрей Рублев и общие вопросы развития древнерусского искусства XIV - XVII веков", из которой для антологии извлечены отрывки о стиле Рублева и "Троице", написана Борисом Ивановичем Пуришевым (род. 1903). Так как книга посвящена монументальному искусству, характеристика "Троицы" здесь поневоле краткая. Но поскольку "Троица" дает наиболее полное понятие о творчестве Рублева, Б.И.Пуришев правильно обращает внимание читателей на шедевр московского художника. Он верно уловил ясность и величавую простоту "Троицы", заметно отличающуюся этим от намеренной утонченности современных ей итальянских, немецких и французских картин, но обнаруживающую родство с искусством греческой классики и таких мастеров итальянского Возрождения, как Перуджино, Джорджоне и Рафаэль.
Книга Б.В.Михайловского и Б.И.Пуришева была закончена незадолго до войны, а напечатана в Ленинграде весной 1941 года. Значительная часть и без того небольшого тиража погибла при первых бомбежках города в июне - июле того же года, и сохранившиеся экземпляры "Очерков" представляют библиографическую редкость. Может быть, по этой причине многие ценные наблюдения Б.В.Михайловского и Б.И.Пуришева остались как бы забытыми и ныне заново делаются другими авторами. Не будет, однако, преувеличением сказать, что, несмотря на всю новую литературу, "Очерки" не утратили своей актуальности. Подкупая свежестью подхода к избранной теме, они к тому же написаны ярко и увлеченно, а это верный залог их дальнейшей активной научной жизни. О Б.И.Пуришеве см.: Краткая литературная энциклопедия, т. 6. М., 1971, стб. 84 - 85.

"Своеобразие и значение Рублева в том, что, явившись подлинным классиком древнерусской национальной живописи, он с небывалой до того времени силой воплотил в своем творчестве черты национального художественного гения. Не случайно народ окружил его имя легендой, а его произведения стали высшими образцами в глазах последующих поколений, каковое мнение канонизировал в XVI веке Стоглавый собор, повелев иконописцам "писать иконы с древних образов, как греческие живописцы писали и как писал Андрей Рублев и прочие пресловущие живописцы". Рублев достиг исключительных высот, создав произведения, естественно вызывающие в памяти различные замечательные образцы мирового искусства. Рублева называли "русским Рафаэлем", "русским Беато Анжелико", сравнивали с Перуджино, Джорджоне, мастерами сиенской и умбрийской школ, Чимабуэ, с Дуччо и Симоне Мартини ... с "миром идеальных памятников Периклова века".
Рублев чужд миру трагического. Его творчество лишено какой бы то ни было внутренней дисгармонии, вполне явственной подчас в памятниках западноевропейской готики. Подлинную природу его искусства составляют классическая ясность и гармония. Через византийскую живопись, в которой никогда не иссякали античные мотивы, Рублев глубоко и с большой творческой мудростью проникает в сущность эстетического идеала древней Эллады. Отталкиваясь от беспокойного, резко индивидуализированного стиля Феофана Грека (в котором ряд исследователей без достаточного для того основания хотел видеть учителя Рублева), он населяет свои произведения идеальными образами, черты которых в значительной мере подсказаны ему многовековой историей византийской живописи... В отличие от Феофана Рублев не порывает с традициями византийского классицизма. Это сказывается и в его Троице и во владимирских фресках, производящих подчас несколько архаическое впечатление. Было бы, однако, глубоко неправильным усматривать в этом косность художественной мысли Рублева. Он необычайно чуток к достижениям новой византийской живописи, о чем достаточно убедительно свидетельствует хотя бы та же Троица. В то же время он не порывает и с миром византийского классицизма, так как ему импонирует величавая торжественность форм и представлений последнего. Чуждый всему суетному, мятежному и дисгармоничному, Рублев продолжает лелеять в своем художественном сознании идеальные видения величавой старины, не разрывает нитей, идущих к нему от монументального искусства Дафни. У него было в высокой степени развито чувство монументального, и его обращение к стенописям, от которых до нас дошли всего лишь скудные фрагменты, было, разумеется, отнюдь не случайным. Но при всем том Рублев, по существу, далек от иератически-ригористического духа средневизантийского искусства, которое растворяло человека в безличном однообразии церковной догматики, отвергало его в качестве субъекта жизненного процесса...
Продолжение этой статьи »

Список статей о "Троице" Рублева: