Сквозь жар души: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21

И с какой доверчивостью, с какой глубокой, выстраданной надеждой тянутся к «райскому ключарю» люди, как воодушевлены им! Это вовсе не те «праведники», что бредут по фрескам Дмитриевского собора, подавленные сознанием «греховности» человеческой природы. Живыми, прекрасными женщинами, охваченными бурей чувств, предстают на фресках Рублева «праведные жены», чьим глазам уже открылись райские кущи. «Праведные жены» словно замерли в восторженном созерцании нежданной, потрясшей их «милости создателя». Но это мгновенное, естественное оцепенение людей, которые вот-вот бросятся в едином порыве вперед, навстречу своему счастью. Есть некоторые основания предполагать, что большая часть труда в сцене шествия «праведников» принадлежала Даниилу, которому была более по душе передача внешних эмоций, внешняя патетика образов. Но кисть Рублева, несомненно, касалась и этих фресок, так же, как кисть Даниила касалась других. Оба мастера при этом замечательно дополняли друг друга. Росписи Успенского собора во Владимире поражают нас удивительной целостностью, законченностью композиции. Но не менее поразительно то, что каждая фигура, каждое лицо, запечатленное Андреем и Даниилом во владимирских фресках, предельно индивидуальны. Одно волнение, один порыв ведут всех этих людей, но у каждого свой характер, каждый из них переживает событие глубоко лично, по-своему.
Мастера писали и «праведников» и «праведных жен» с огромным увлечением, вдохновенно, не забывая придать яркую выразительность даже лицам второго плана.
Несколько «холоднее» написаны жители райских кущ - восседающие на тронах апостолы и их хранители-ангелы. Заметно, что образы земных людей, охваченных человеческим волнением, были самим мастерам дороже.

Глава седьмая

Тысяча четыреста пятый - тысяча четыреста восьмой. Четыре года непрерывной работы, поисков, бурного роста таланта, ослепительного расцвета. От образов Благовещенской церкви Кремля, во многом еще традиционных, - к звенигородскому неканоническому Спасу и от него - к потрясающему по смелости разрыву с канонами, к глубокой человечности владимирских фресок. Могучий взлет гения. Зрелость. А потом - сразу же! - молчание. И не на год, не на три - почти на два десятилетия. Молчит сам Андрей Рублев, молчат летописи, молчат позднейшие источники...
Почему? Что случилось? Отчего вдруг иссякла, словно под землю ушла, неоглядная река таланта? Какая карстовая пещера подстерегла ее? В какую бездну упал поток, вместо того чтобы утолять жажду людей? Никто не знает...

Тысяча четыреста восьмой год был страшным для Русской земли. Ордынские дипломаты, ведя тонкую игру, убедили московский двор в намерении Эдигея напасть на Литву. Лестью и подачками усыпили татары бдительность самодовольного Василия Дмитриевича, ловко использовали его враждебное отношение к Витовту, и великий князь разрешил ханским полчищам беспрепятственно пройти по Русской земле. Хотя бы тень сомнения в искренности татар! Хотя бы самое простое соображение: не рискнет Эдигей схватиться с Витовтом, оставив в тылу такую силу, как дружины Москвы, Можайска, Рязани, Владимира, Ростова, Твери и многих других городов... Нет, при деятельной поддержке бояр великий князь и духовенство пошли на сговор с теми самыми татарами, с которыми Русь столько лет вела борьбу! Уверенность в себе и беспечность были таковы, что даже мер предосторожности не приняли: не свезли в крепости съестных припасов, не привели в готовность боевых дружин... Лишь один из полководцев был начеку: уже известный нам дядя великого князя, пятидесятилетний Владимир Андреевич Серпуховской, по прозвищу Хоробрый - один из героев Куликовской битвы. Его дружина была собрана в кулак, воины пристально следили за передвижениями Эдигея. Нет нужды, что татары двинулись в путь зимой, а не осенью, как бывало, чтобы поспеть на убранный урожай. Осенью хлеб брали, зимой муку загребут... Какая разница? И едва пришла весть, что Эдигей круто повернул от Оки на Москву, дружина Владимира Андреевича была уже в седле и устремилась к столице.
В бешеной скачке Хоробрый опередил Эдигея. Но вокруг Москвы он увидел пустыню. Жители - кто подался в Кремль, кто - на север. Пуст был и Московский посад. Еще не доезжая до Кремля, Владимир Андреевич приказал ратникам сжечь посад. Нельзя было оставлять татарам дрова и жилье, лес для осадных орудий и лестниц.   Продолжение »