Сквозь жар души: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21

Произносимая от имени умершего, талантливая и бесспорно искренняя проповедь вызывала у слушателей слезы. Но она шла вразрез с исторической задачей народа, который стремился изменить условия своей жизни, довести до конца освобождение от татарского ига.
У большого русского художника мрачное «вещание» Киприана встретить сочувствия не могло, как не встречала сочувствия и суровость, неприветливость византийского искусства. И, выполняя «чин» для монастыря Саввы Сторожевского, Рублев как бы оспаривает идеи Киприана.
Всмотритесь в то, что уцелело от этого «чина», - в иконы Спаса, архангела Михаила, апостола Павла, выставленные в Третьяковской галерее. По выражению М.В.Алпатова, эти иконы, «как античные мраморы, ничуть не утратили художественной ценности из-за своей фрагментарности».
Представьте себе на миг современника Рублева, москвича или звенигородца, пришедшего в Саввино-Сторожевский монастырь испросить милости у бога.
С детства ходил этот человек в храмы. С детства приучен был трепетать перед грозным, властным божеством. Бог всегда глядел на него гневным взором (одна из старинных икон в Успенском соборе в Москве так и называется: «Спас ярое око»!), требуя покаяния, отречения от себя.
Заранее проникшись трепетом, со стесненным сердцем решался прихожанин обратить взор к новому Спасу, созданному русским мастером.
И вдруг...
Удивительной должна была казаться современникам Рублева икона Спаса из Саввино-Сторожевского монастыря. Необычны были в ней и поворот головы, и человечное выражение лица, и кроткий взгляд, как бы проницающий будущее. Так - через сто лет! - взглянет на людей рафаэлевская мадонна...
Не менее впечатляющи и другие иконы звенигородского «чина».
С грустью склоняет кудрявую голову опечаленный людским горем архангел Михаил, словно все уже сказал и не решается больше беспокоить Христа, покорно ожидает его милости.
Принеся мольбы, глубоко и скорбно задумался Павел. Исходил он всю землю, насмотрелся на ложь и зло и понял: только доброта может еще спасти мир...
Вторя теплым, душевным, естественным движениям фигур, плавно льются их контуры, тихо и нежно струятся краски, будто бы подсказанные живописцу задумчивой прелестью русской осени: холодновато-голубые, как небо, золотистые, точно лес в последнем убранстве, мягко-розовые, как неторопливая октябрьская заря.
Рисунок и колорит служат одному: прославлению все того же «смирения», которое Рублев и его товарищи провозглашали в иконах и фресках Благовещенского собора. Только теперь идеи мастера выражены более глубоко, умело и тонко. Чтобы утвердить их, Рублев отметает византийские каноны и, проникая во внутренний мир своих образов, раскрывает земные, знакомые каждому человеку чувства. Каждая икона обретает многогранность, в каждом лике соединяются различные движения души и сердца.
В споре с упадочнической, вырождающейся догматикой византийских церковников Рублев невольно воспевал красоту человека.
Красоту человека, не противопоставленного миру, а слитого с ним.

Глава шестая

Три года подряд Москва сходится с Литвой на поле брани: в 1406 - возле Крапивны, в 1407 - под Вязьмой, в 1408 году - на берегах Угры.
Каждый раз враги, постояв друг против друга, встречаются и улаживают разногласия миром.
Тем не менее, опасаясь Витовта, настойчиво рвущегося к Новгороду и Пскову, великий князь Василий Дмитриевич склоняется к старобоярской партии, стоящей за более тесные отношения с Ордой, за умиротворение Эдигея.
В Сарай посылают послов. На татарском дворе Кремля - пиры и оживление. Кажется, все идет к тому, что Москва долго будет жить в тишине и мире... Уверенность в этом становится полной, когда из Сарая приходит весть, что мурза Эдигей гнева на Василия Дмитриевича не держит, а Витовта бранит.
Не на радостях ли решает великий князь обновить и заново расписать Успенский собор во Владимире - огромный храм еще домонгольской постройки (кстати сказать, пострадавший от недавнего набега Эдигея)?..
На работы в храме нужны большие средства. Но Василий Дмитриевич не скупится. Мастерами же он избирает Даниила Черного и Андрея Рублева.
Весной 1408 года оба художника отправились в путь, чтобы попасть во Владимир не позднее середины мая: роспись надо было успеть закончить до холодов.   Продолжение »